Читать интересную книгу Д`артаньян – гвардеец кардинала. Книга первая - Александр Бушков

– Что меня всегда привлекало в парижской полиции, – сказал д’Артаньян, – так это ее душевность и доброта…

Глава альгвазилов хмыкнул:

– Я-то что, ваша милость, я грубиян известный, вы еще нашего комиссара не видели, вот где добрейшая душа, нежная, как лилия…

Покосившись на него, д’Артаньян с сомнением покачал головой: он уже имел некоторый опыт общения с парижскими полицейскими комиссарами и добряков среди них что-то не заметил, как ни вглядывался…

Однако вскоре, пройдя под мрачными сводами тюремного замка Консьержери и представ перед комиссаром этого квартала, он готов был в первый момент подумать, что исключения из правил все же возможны. За столом, заваленным неизбежными бумагами, восседал необъятных размеров толстяк, из судейской мантии которого можно было, пожалуй, выкроить два, а то и три одеяния для его собратьев по профессии. Комиссар больше всего напоминал стог сена. Гигантское чрево не позволяло ему сесть к столу вплотную, так что он определенно не мог дотянуться до бумаг. Добродушнейшая физиономия чревоугодника и выпивохи была отягощена тремя внушительными подбородками, а щеки едва ли не лежали на плечах.

Глаза у толстяка оказались огромные, синие, взиравшие на вошедшего с детским любопытством, незамутненно-ясные…

– Фракондель, голубчик мой, душенька, кого вы мне привели? – воскликнул он с мягким укором. – Вернее, что вы мне тут наговорили? Ну какой же это Бутвиль? Шалопайчика Бутвиля я знаю в лицо и не теряю надежды с ним когда-нибудь свидеться, но он, прощелыга этакий, ветреник несказанный, постоянно резвится на чужой территории… Ну да ладно, коли уж привели этого, не уводить же его назад, не отпускать же на все четыре стороны! Еще, чего доброго, опять возмутит тишину и спокойствие наших милых улочек безбожной дуэлью! Уговорили, Фракондель, уговорили, плутишка! Оставляем его в нашем уютном заведении…

– Я бы хотел объясниться… – сказал д’Артаньян, нетерпеливо переступая.

– Хо-хо-хо! – расхохотался добрейший комиссар, так что его щеки и многочисленные подбородки затряслись самым уморительным образом. – Хороший вы мой, душечка, зря вы нетерпеливо этак ножкой по казенному полу постукиваете, словно жеребчик застоялый! Вы уж эти манеры бросьте, ласково вас прошу! Вы к нам завернули не на часок, а на всю вам оставшуюся жизнь… хотя сколько ее там осталось, вашей незадачливой жизни… Снимем сейчас с вас допросик, как полагается, потом придет хмурый такой дядька, сведет вас в подвальчик, сапожки испанские вам наденет и начнет, мерзавец, клинья вбивать, пока от косточек кашка не останется… Ну, а потом, обычным порядком, сведут вашу милость на Гревскую площадь, душевно попросят положить удалую головушку на чурбачок – и тот же дядька топориком вам по шейке ка-ак ахнет! У него это хорошо получается, вы и охнуть не успеете, как душенька отлетит! Имеем навык, знаете, вы у нас и не десятый даже, милый вы наш дворянчик, хо-хо-хо!

– Но позвольте…

– И не просите, и не позволю, хо-хо-хо! – заливаясь жизнерадостным смехом, воскликнул комиссар благодушно. – Ну сами подумайте, бесценный вы мой, как нам поступать с ветрогоном вроде вас, столь бессовестно нарушающим указы о запрете дуэлей, что вступили в строжайше запрещенный поединок под самыми окнами Лувра! Уж не прикажете ли принести вам из ближайшего кабаре бургундского с тушеными голубями, а то и веселых девок кликнуть? Нет, душенька, разговор с вами будет короткий – по накатанной колее пойдете, хе-хе-хе! Хо-хо-хо! Право слово, не дождетесь вы у нас развлечений кроме испанского сапога, честью вам клянусь!

Жизнерадостно излагая все это, он улыбался, подмигивал, тряс подбородками, то и дело разражаясь заливистым смехом, и глаза его при этом оставались незамутненными. Д’Артаньян лишний раз убедился, что в данном случае исключений из правил не бывает.

– Я, драгоценный мой, не для того сюда поставлен его величеством, чтобы бургундским поить прощелыг вроде вас, самоцветный мой, золотой мой, бесстыжие ваши глазыньки! Подумать только – столь юны на вид, а уже проходите по жуткой статье "оскорбление величества"!

Д’Артаньян после знакомства с Шатле, а также тесного общения как с полицейскими комиссарами, так и с компанией Пишегрю, нахватался кое-каких поверхностных познаний в юриспруденции…

– Соблаговолите изъясняться точнее, господин комиссар, – сказал он неприязненно. – Оскорбление какого величества вы имеете в виду – божественного или земного?[29]

Комиссар удивленно уставился на него, потом, как ни в чем не бывало, залился хохотом:

– Однако вы и фрукт, хо-хо-хо! На вид юнец юнцом, а в законах-то разбираетесь! Ох, не простая птичка к нам залетела, чует мое сердце, тут одним сапожком не обойдется, нужно будет как следует порасспрашивать… "Земного величества", ясное дело, золотой мой! Я вам покажу, любезный, как средь бела дня безобразия нарушать и драку дуэлянтствовать, хе-хе-хе! Я вам покажу, как своевольничать и монаршие указы ни в грош не ставить, господа королевские мушкетеры, так-то!

Когда он произносил последние слова, в его младенчески наивных глазах определенно полыхнула откровенная злоба и неприязнь – и д’Артаньян, твердо решивший, что пришла пора выпутываться из этой скверной истории, сделал для себя недвусмысленные выводы…

– Судя по выражению вашего лица и интонации, вы, сударь, кардиналист? – деловито спросил д’Артаньян.

– Да уж позвольте, лапушка, таковым и оставаться, хо-хо-хо! – отозвался комиссар, колыша необъятным чревом, смахивая выступившие от беззаботного смеха крупные слезы и гримасничая. – И, как верный слуга великого кардинала, обещаю вам, господин королевский мушкетер, что бунтарский дух из вас мы повытрясем!

– Боюсь, вы ошибаетесь, – решительно перебил д’Артаньян. – В мушкетерах короля я не состою, и плащ этот оказался на моих плечах по причинам, которые вам нет нужды знать…

Впервые на лице толстяка обозначилось нешуточное изумление. Не давая ему опомниться, д’Артаньян сделал три шага к столу, волоча за собой вцепившихся ему в локти оторопелых стражников, и, чеканя слова, сказал:

– Слушайте меня внимательно и не хохочите, как идиот! Немедленно пошлите людей – и лучше всего верховых – в дом господина де Кавуа, капитана мушкетеров его высокопреосвященства, а также в Пале-Кардиналь, чтобы они разыскали графа де Рошфора, конюшего монсеньёра Ришелье. Молчать, я вам говорю! Пусть немедленно разыщут одного из этих господ или обоих и попросят их явиться сюда! Речь идет о судьбе Франции, понятно вам, жирное вы брюхо?! Если промедлите или выполните мое поручение дурно, кардинал вас еще до заката прикажет повесить на башне Консьержери! Ну, что вы сидите, как жаба на лопухе?

Было в его лице и голосе нечто, отчего толстяк, мгновенно изменившись лицом, с неожиданным проворством вскочил на ноги, опрокинув брюхом стол, так что зловещие бумаги – а других здесь и не имелось – разлетелись по всей комнате. Караульные настолько изумились, что от растерянности выпустили арестованного. Д’Артаньян скрестил руки на груди и, видя решительный перелом в свою пользу, высокомерно поторопил:

– Живее! Служба кардинала! Именем его высокопреосвященства!

Комиссар, топчась прямо на рассыпанных бумагах, вместо прежнего густого баса воскликнул тоненьким бабьим голоском, себя не помня от растерянности:

– Что вы стоите, болваны?! Живо, бегите в конюшню, найдите Пьера и Грегуара, пусть седлают коней! Пусть сломя голову летят в Пале-Кардиналь и к капитану де Кавуа!

Стражники, мешая друг другу и сталкиваясь боками, выскочили в узенькую дверь. Комиссар, с удивительным для такой туши проворством приплясывая вокруг д’Артаньяна, запричитал:

– Простите дурака, ваша милость, кто же знал, кто мог предполагать, что тут не нахальная дуэль, а кардинальская служба… Уж не гневайтесь, душевно прошу! Пока они управятся – бургундского, а? Тушеных голубей, а? Фаршированных болонской колбаскою с каперсами? Мигом слетают…

– Оставьте эти глупости, – сказал д’Артаньян значительным тоном. – Дайте лучше простой воды, в горле пересохло…

…Неизвестно, что говорили посланцы комиссара и какие аргументы они пустили в ход, но уже через полчаса, показавшиеся д’Артаньяну вечностью, в коридоре зазвенели шпоры, и в комнатушку энергичным шагом вошли двое мужчин: капитан де Кавуа и граф Рошфор, судя по их виду, мчавшиеся верхами.

На лице Кавуа отобразилось горькое разочарование, даже нешуточная обида:

– О господи, это вы, д’Артаньян! Если вы опять влипли в какую-то неприглядную историю, вам, черт меня побери, придется выпутываться самому… Что это за выдумки насчет кардинальской службы?

– Подождите, – сказал Рошфор, окинув д’Артаньяна проницательным взглядом черных глаз. – Шевалье, откуда у вас мушкетерский плащ, и что означает весь этот маскарад?